В промоине

Твоя судьба, оказывается, еще кого-то интересует, пусть равнодушна и цинична нынешняя жизнь.

Когда я оказался в промоине, было чувство, что всё это происходит не со мной. Чувство реальности вернулось с тревожным запахом и вкусом ледяной волжской воды. Ее уровень качнулся перед глазами. Звякнули, словно стекляшки, льдинки-серебрянки и ожгли лицо. Опоры не было. Я ринулся вперед, к кромке льда, но под руками противно и безнадежно падали пласты ломающейся шуги. Промоину быстро размывало течением. Назад!.. Плавание в валенках, ватных брюках, бушлате и с рыболовным ящиком за спиной меньше всего напоминало именно плавание. Наверное, я просто неуклюже барахтался, но развернувшись, я все же, ухватился за крепкий лед. Но он был гладким и не позволял подтянуться на руках, и лишь сломанные ногти были результатом этой попытки. Мне оставалась возможность лишь кое-как удерживаться у ледовой кромки. Ноги в набухших ватниках и валенках с химчулками наливались тяжестью, холодели до боли, теряли подвижность. Их, словно они были не мои, заносило течением и затягивало в прозрачную до слезности и одновременно черную стынь. Подтянуть ноги и закинуть их на лед я уже не мог. Они не слушались. Так долго не могло продолжаться. И пришла простая мысль: это все…

Кажется, я тонул молча. То ли не вспомнил, что можно позвать на помощь, то ли стыдился кричать. Но должен был наступить момент, когда пальцы, которые я тоже не чувствовал, просто бы соскользнули с гладкого льда. И никто, возможно, и не заметил бы, что закончился еще один жизненный путь.

То, что мой час еще не пришел, я понял, когда от далекой группы рыболовов отделились двое и быстро направились ко мне. Метров за двадцать они остановились, и один из них, крепкий молодой парень в пуховике, крикнул, торопясь:

– Сам не вылезешь?

– Нет.

– А чего не кричал?

– Не знаю.

– Где заходил?

Я кивком головы указал на свой след, едва заметный на гладком льду. Парень осторожно двинулся ко мне, стараясь не делать широких шагов. За ним так же осторожно шел другой, держа наготове веревку с болтом на конце. Вот они уже совсем рядом. Потеплело где-то под сердцем: не один… Твоя судьба, оказывается, еще кого-то интересует, пусть равнодушна и цинична нынешняя жизнь.

Вот мне протянули ледобур. И этого оказалось достаточно, чтобы я, подтянувшись, оказался на льду, Грешен, я даже не успел поблагодарить их, этих людей, просто мужиков в хорошем смысле. Да они и не ждали благодарности, а торопливо вернулись и смешались с такими же обветренными рыбаками-бродягами, для которых в произошедшем не было ничего нового. Каждый год проваливаются, спасаются сами (как три-четыре раза до этого приходилось и мне), кто-то тонет, нередко скопом, прямо в машинах. Обычное дело… не для тонущего, конечно.

И теперь, спустя какое-то время, я понимаю, что судьбой мне просто отдан долг. Случилось, что и я не оставил тонуть двух пожилых людей в бешеной штормовой круговерти, рискуя остаться там вместе с ними. И теперь мы квиты.

Метров пятнадцать я еще отползал от промоины на непослушных коленях, волоча за собой бур, который при падении машинально отбросил в сторону, и злополучный ящик, полный воды. Непростительной моей ошибкой было то, что он, ящик, висел не на плече (при этом его можно было сбросить), а надежно перехватывал ремнем мою грудь. Так ходят лишь в установившийся ледостав, в январские и февральские морозы, когда лед держит и воинские «КамАЗы»-вездеходы. Еще одной классической ошибкой можно назвать то, что под рукой не было обычного ножа, пусть и «складенца-перочинника». Воткнуть его в лед, и этого усилия хватило бы для того, чтобы подтянуться на руках, Единственное, что оправдывало меня, рыболова со стажем, это уверенность в обстановке. Хожено-перехожено было в том самом месте, где я только что готовился покинуть этот мир. Уверенность в обстановке… Скорее, самоуверенность. Промоина может ждать в любом месте.

Вскоре я уже развешивал на прибрежном липняке пятнистый свой бушлат – дань военизированной моде, мокрые ватники, понурую шапку-ушанку. Гордыми вымпелами взвились и затрепетали на ветру желтые (пардон) подштанники, как символ неосторожности и глупости. А я сидел в автобусе и запахивался в шоферскую душегрейку, навсегда пропахшую бензином. Ноги ныли, и их время от времени сводило судорогой. А тыльные стороны ладоней и подушечки пальцев я не чувствовал в полной мере два последующих дня.

Александр Токарев