Иногда, когда уже лето заканчивается, вспоминаешь его эпизоды, там, на стыке майских дней, наполненных ароматом цветущей сирени, и июньких коротких ночей.
Да, коротки летом ночи. Едва отгорел вечерний закат багрово-алой звенью, притихли на время птицы, остановилась черная вода, придавленная мягкими сумерками, а уже открылся восток неярким светом, словно умытый лик приходящего всегда Начала. И с этим теплым светом проявились цвета и звуки. Веснушчатая от желтых кубышек река подернулась седым туманом, лениво ползущим с росных лугов. Прошло какое-то время… Пепельно-серый и вялый, он, туман, вдруг стал прозрачным и озолотился насквозь первыми солнечными лучами. Вздохнул ветер, и туман заскользил над парной водой легко и вольно. В глубокой бокалде-круговерти шлепнул торопливый хвост, а потом ударил уже гулко и тяжело, пуская круги на зеркальной воде. Золотой крутобокий лещ-лещедка поднялся к поверхности в игривой истоме? А может, нежногрудая Русалка-берегиня всплеснула в сонном испуге, сторонясь пучеглазого Водяного – голого старика?.. «Ир-ра, ир-ра!» — гулко и утробно отозвалась под берегом всполошенная лягва. И, словно по команде, взорвался окрест лягушачий азартный хор, отчаянно, словно в последний раз… Эти резкие звуки на время нарушают звенящее безмолвие. Но опять тихо, лишь шепчутся камыши, и тоскует вдалеке кукушка, может быть, лицемерно сожалея о подкинутом малыше кукушонке?.. Ку-ку…ку-ку… Печально и вековечно вплетается этот стон в белотелые березняки, звонно отдается в зеленоглазых чистых борах и черных ельниках, а потом гаснет в мелколесье-чапыжнике. Летнее утро…
В эти тихие и звенящие мягкие дни и ночи, в соприкасающиеся вечерние и утренние зори хорошо быть одному у реки. И всегда здесь случаются обыкновенные простые истории, тем не менее, памятные и близкие сердцу впоследствии. Особенно – в серые дни падающих снегов, и в лютую алость стеклянных морозов. И незатейливые кадры видеосъемки этих простых историй, даже без рекордных рыб и яростных с ними схваток, так по душе в долгие зимние вечера. Как бывают потом по душе обычные звуки за кадром: скрип снега, всплеск рыбы в лунке, дыхание ветра… И ледовое белоснежье на исходе жаркого лета…
К этому омутку, чисто глядевшему между двух ивовых кустов, я приходил почти каждое утро. Раздвигал жесткие «телескопы», служившие мне донками, насаживал мочку навозных червей и опарышей на крючок одной донки, грушку тугой манки – на крючок другой. Набивал самодельные мини-кормушки, висящие на леске, пахучей прикормкой и ждал поклевку, поглядывая на гибкие вершинки удилищ, где подрагивали на течении колокольчики. Вскоре один из колокольчиков непременно встряхивался, коротко звякнув. Вершинка донки прогибалась по течению, осаживалась, и начинала биться резкими толчками. Подсечка!.. И на леске сверкал солнечным серебром тугой и резкий подлещик. Он был теплым, как и вода, пах свежестью речных струй, взрезанным огурцом с полынной горечью, и одновременно теплой травой-шелковником. А потом начинал биться колокольчик другой донки. Но на крючке уже сидела красноглазая сорожка-плотвичка, изумленно открывая мягкие губы. Иногда я менял насадку. Я насаживал на крючок кубик ржаного или белого пшеничного хлеба, вначале протыкая корку, а потом выводя жало крючка сквозь мякиш обратно в корку. Тогда, после минут ожидания, удилище могло резко прогнуться по всей уже длине. И тогда – держись снасть!.. Это брал язь. Он неохотно выходил на поверхность, замирал, а потом взрывался отчаянными прыжками-ударами в каскаде серебряных брызг! Эта его, язя, борьба за жизнь нередко продолжалась и в неволе. Случалось, свободолюбивые рыбины выпрыгивали из плохо завязанного садка, который, впрочем, был «так себе», не чета ухватистым садкам-«вершам» спортсменов, хотя прочая рыба в нем сидела надежно.
Но с каждым летним днем все реже и слабее были поклевки. И все чаще колокольчики донок лишь мелко тряслись от воровских пощипываний и покусываний придонной мелочи, которая лишь обсасывала и сбивала насадку. К своему омутку я уже приходил, скорее, по инерции впечатлений конца весны и в уже упрямо-настойчивом: а вдруг?.. А если повторится то, хоть чем-то похожее на весенний ход и рыбье разудалье в цветение шиповника, разумом понимая обратное…
