Мы уже с полчаса сидим в лодке и ждём клёва. И вдруг резкий удар по «кольцовке». Вываживаю рыбину и вижу, что это крупный язь. Я с тоской замечаю, что взял он на самый дальний крючок длинного подлеска, а это значит, что свободы для прыжков и уверток сильной рыбины больше. В таких случаях очень часты сходы и обрывы лески. Язь поразительно резок и силен.
Пашка тянется с подсачеком. Промах! И тут же – мощный рывок и всплеск. Сошел?! Нет, язь отчаянно бьется на леске.
– Паша! – молю не шутя. – Давай, парень, подводи-подводи под него! Да быстрее ты!.. – с дрожащих губ срывается обидное. Но этого не замечает ни он, ни я. Есть! – Пашка подхватывает серебристую пружину в подсачек, и вот уже красноперый красавец в лодке. Хорошо, до чего же хорош этот сильный осенний язь. Он даже не серебристый, а, скорее, золотой. Эта живая позолота дана ему по рангу. В рыбине не менее двух килограммов. Для Волги это обычный экземпляр, а для малой речки – конечно, Гулливер.
Ошеломленно сидим и смотрим на язя, не можем насмотреться. И тут – опять удар! Пашка кидается к своей «кольцовке», а я лихорадочно выпутываю первого язя из подсачека, и, бросив его под стлань, привстаю, вглядываясь в воду. Пашка с натугой выбирает леску. И опять такой же язище забился в лодке.
– Есть-есть, ай-я-яй! Улю-лю-лю! – вопит Пашка, прыгая в лодке, как дикарь, поймавший аллигатора. Я вовремя останавливаю его за куртку. Еще миг и купаться бы Пашке в осенней воде, в стремительных струях течения. Оба язя оказались в садке. Взяли они на манку. Черви на крючках были почти не тронуты. Наживляем все крючки грушками упругой каши, размятой еще дома с растительным маслицем.
Клев был уверенный. Не часто, как и подобает серьезной рыбе, с периодичностью в пятнадцать-двадцать минут «кольцовки» встряхивались от резких ударов, суматошным звоном заходились колокольчики. Не обошлось и без сходов. Опять не выдержал перекаленный, видимо, крючок. Два раза крупные язи, исполнив бешеный танец в снопах брызг, уходили, срывались со злосчастных дальних поводков. Но это был настоящий лов, мечта любого волгаря, а тем более новичка бортовой удочки. Так, наверное, и становятся рыболовами на всю жизнь. Невозможно забыть эти минуты вываживания резкой мощной рыбины, блещущей золотом, серебром, всеми драгоценными металлами и камнями в каскаде яростных прыжков и радуге брызг.
Мне показалось даже, что мой приятель несколько свихнулся. В глазах его появилась дичинка, безумная ведьмячья раскосость. Пел Пашка какие-то бессвязные лихие песни, размахивая руками, а потом был момент, когда я уж совсем перестал узнавать его, казалось, разучившегося удивляться и радоваться. Это случилось ближе к полудню, когда клев почти прекратился. Мы начали тосковать, суетиться, перезабрасывать снасти, меняя манку, подсаживая червей. Вскоре нам это надоело. Опять замурлыкал приемник. На стол-клеенку был выложен хлеб, нарезано сало, кольца лука, дольки начинающего желтеть последнего садового огурца, пахнущего летом. Тушенка поблескивала нежным желе, белела ароматным свиным жиром в прожилках волокнистого мясца. Вершиной всему, еще одним моментом истины было появление солдатской алюминиевой фляжки, в которой плескалась «сорокоградусная». Нет, наверное, особого греха в этом святом для рыбалки таинстве, порицаемом, однако, строгими женами. Пусть острят домоседы, мол, что рыбалка – наливай да пей. Нет-нет, ребята! Сотку огненной да под маринованную селедочку, да в меру – не грешно принять на рыбалке!
Замерли мы, священнодействуя с этими самыми сотками (нужно точно, без обиды), чокнулись за удачу, истовую красоту вольной большой воды, и только было поднесли ко рту «окаянную», как… Пересказать трудно, до чего был я удивлен. Поклевка опять случилась по известному уже закону подлости в этот чистый звенящий миг. Плюх! Стаканчик с водкой полетел в сторону, безвозвратно теряя содержимое. И самое чудное: Пашка даже не посмотрел в его сторону. Уссурийским тигром он кинулся к снасти и принялся отчаянно выбирать леску. От удивления я проглотил водку и, не закусив, полез к нему с подсачеком.
– Больше не налью, чайник! – шипел я в ухо Пашке, но тот не замечал меня. Где его уныло-тусклый взгляд, медленные сонные движения. Это были Кассиус Клей, Святослав Рихтер и Мать Тереза одновременно! Свято и восторженно он сражался с язем, и когда тот, исполнив красивый пируэт, сошел с крючка, Пашка всерьез кинулся за ним. И в этот раз я успел удержать его, но отчаяние Пашки было непередаваемо.
Дабы успокоить приятеля, я снова наполнил его стопку. Он машинально проглотил содержимое без обычного в таких случаях блеска в глазах и, кажется, даже не понял, что было ему налито. Столь же машинально он сжевал кольцо лука и даже не посмотрел на тушенку. Я окончательно понял, что Пашка заболел.
Александр Токарев
