Язь! Вот его-то я никак не ждал здесь… и какие-то ухари на снегоходе.
Просыпаюсь затемно. В землянке холодно и в углях на закопченных бревнах махрится иней. В печке не осталось ни одного теплого уголька и приходится разжигать заново. Но у меня припасен свиток бересты. Там же, рядом с печкой, лежит ворох сухого смолья. По светлому ещё времени нашел я вечером на берегу сосновый пенек, седой от старой окаменевшей смолы. Пластины сухого дерева просвечивают на свету как жирный рыбий балык и загораются от спички, потрескивая и хвойно дыша. Можно обойтись и без бересты.
Когда печка загудела, и стало жарко, я выхожу из землянки. Ветер стих. Над мелколесьем холодно горят звезды. От далекого Козьмодемьянска видно зарево, а на востоке уже прорезалась сквозь тьму алая полоса, придавленная тяжелым морозным небом. Пока кипятил чай, грел картошку с тушенкой, дремал у горячей печки, пришел день, ясный и тихий. Пора на лед.
В веренице жерлиц, выставленных по руслу затопленной речки, видны два поднятых флажка. Так бывает каждую ночь и чаще эти подъемы пустые. Но сейчас с одной жерлицы снимаю щуку на шесть килограммов весом. Хорошее начало. Иду ко второй жерлице. Лунка хоть и прикрыта подставкой и засыпана снегом, но все же промерзла поутру. На этот случай у меня есть пешня. Чтобы не возить с собой тяжелую фабричную нержавейку, насаженную на крепкий фигурный черенок, я беру с собой «надставыш» с заточенным лезвием. Насаживается он как лопата на любую крепкую палку, сломанную, срубленную на берегу, и закрепляется гвоздем. Разбив лед и освободив леску, делаю на всякий случай несильную подсечку. На леске упруго виснет что-то живое и тяжелое, но на щуку не похоже. Нет резких рывков и потяжек в сторону. Вскоре в лунке забелело брюхо крупного налима. Он кольцом изогнулся в лунке и, выброшенный на лед, пополз по инею, как змея. На второй жерлице был зацеп, причем без всякой надежды на высвобождение лески и добычи – так называемый «глухой» зацеп. Пришлось резать снасть.
Разбив лед в лунках, и, проверив живцов на жерлицах, сажусь за ловлю «белой» рыбы. Клюет быстро и весело, но рыбка – калиброванный живец, не больше, ни меньше… Среди некрупной сорожки попадаются такие же окуни и густерки-фанерки. Оглядываюсь и вижу на ледяном плато группу рыболовов-пингвинов человек в пятьдесят. Хотя я и не любитель «муравейников», но хоть поближе к ним прижаться, не зря же они скучковались?..
Не доходя до муравейника метров сто, пробуриваю сигнальную лунку. Пусто… Еще лунка, еще… Здесь даже ерши не клюют. Смотрю на рыболовов. Э-э, да мне тут делать нечего. Живым серебром нет-нет и блеснет у рыболовов-соседей довольно крупная сорога, но трепещется она не на леске удильника, а в ячейках «косынки». Рыба есть, но брать на мотыля не хочет.
Возвращаюсь к своим лункам рядом с вереницей жерлиц и опять таскаю одну за другой сорожку-с ладошку, густеру и окунишек. Вскоре мне надоедает это занятие, и я начинаю экспериментировать. Обычно все эти изыски и начинаются или с тоскливого бесклевья, или от тупой монотонности ловли мелкой рыбешки. Вспоминаю, что где-то в рюкзаке завалялась коробочка с червями. Я беру их с собой почти всегда, но использую редко, как-то все обходится с насадкой мотыля. Сейчас самое время проверить, лишь бы не подмерзли они поутру. Нет, вялые, но живые. Ухожу в сторону от мелководья и пробуриваю лунку метрах на шести, по той же линии-руслу, где стоят жерлицы. Насаживаю мочку червей на довольно крупную «уралку» и на крючок с поводком выше мормышки. Здесь есть течение. Полчаса сижу у неподвижного кивка и уже с унынием оглядываюсь по сторонам. Но тут кивок резко согнулся, выпрямился и закивал часто и дробно. Подсекаю и чувствую рывки сильной рыбины. С трудом завожу ее в лунку, нащупываю рукой и выбрасываю на лед. Язь!.. Вот его-то я никак не ждал здесь… Снимаю рыбину и торопливо поправляю червей на крючках хитрой донки. Снова сижу и жду поклевку, но высиживаю лишь пару ершей да густеру граммов на двести. А тут флажки «заиграли». Щука пошла, упористая, зло-веселая и тяжелая. Стало не до ловли мелочи на мормышку.
В полдень, почти задремав на ящике, просыпаюсь от шума двигателя… Какие-то ухари несутся по тонкому ещё льду на снегоходе. Бух!.. Брызнули на солнце осколки льда, мокрая хлябь, и гонщики ушли вместе со своим «харлеем-снегоходом», явно самодельным, в промоину, что чернела у самого острова. Куда они смотрели?! А-а, понятно… камикадзе, фыркая, выползают на лед и, явно пошатываясь, матерятся бессмысленно и невнятно в белесое небо. Потом долго возятся у промоины с веревками и, наконец, вытаскивают свою несчастную технику. Ладно, хоть на мелководье ухнули, не ушли на дно.
К вечеру подморозило. На синий наст легли длинные тени. Воздух остекленел и остановился, стал прозрачным и студёным. Солнце ушло за горизонт малиново-красное и злое от мороза. Пора и мне к теплу. В землянке у горячей печки отогреюсь. А утром – снова на лёд.
Александр Токарев
сала в бошке нет своего не кто не даст