Утро было серым, ветреным и с тяжёлой свинцовой волной, приходящей с Волги по широкой протоке к Жареному бугру. Ветер тянул как раз вдоль этой протоки, и поэтому спрятаться от волны можно было только в мелководных заливчиках. Но на мели хищник здесь не брал.
Когда день перевалил за вторую половину, на чистое небо в легкой дымке наползла пелена высоких облаков. Солнце погасло и пробивалось сквозь эту пелену падающими в воду лучами, а то и едва проглядывало лишь светлым пятном. Ветер на водохранилище стих, и я выбрался из заливчика на плес к рощице мертвых деревьев, стоящих в воде. Ставлю испытанную «колебалку-незацепляйку», самодельную и довольно тяжелую. Здесь, по руслу затопленной Рутки, она в самый раз.
По крайней мере, так думается мне. Но, как оказалось, у рыбы было другое мнение.
Блесна играла в глубине «на все сто», тупо тыкалась в мертвые стволы и действительно не зацеплялась, проходила заросли кубышек, пересекала самые, казалось, уловистые бровки старого русла речки. Горящая золотом латунь-рандоль не соблазнила даже легкомысленного «карандаша». Выручили чёрные вертушки «Блю Фокс». Щука брала не крупная, но шустрая по-осеннему.
Ночевать планируем в землянке на острове. Для этого приходится возвращаться в протоки и махать веслами чуть ли не с час. На мелководье у острова пытаюсь наловить живцов. Поскольку на опарыша поклевок не было, на крючок насаживаю вертлявого «навозника». Он кривляется, как паяц, и плюется навозным соком. Плюх!.. Поплавок качнулся в зеркальном окошке среди кувшинок и замер. На воду лег алый зоревой блик. И от вида настороженного чуткого поплавка в сказочном оконце пришла уверенность, что здесь клюнет, непременно клюнет… И точно! Поплавок притопился, вздрогнул и косо пошел под воду в сторону кувшинок. Подсечка и на тонкой леске трепещет золотая красноперка. Вскоре так же уверенно взяла сорожка, потом еще и еще.
Жерлицы я выставлял уже почти потемну, втыкая шесты и насаживая живцов в отблеске-зареве далекого Козьмодемьянска и догорающем свете заката. А там пора и на боковую…
В землянке пахнет непрогретыми еще досками, тронутыми грибной плесенью. Чадит керосинка на полке, а в углу у двери алеет раскаленными боками печка-буржуйка. От потрескивающего в печке сухого ольшаника пахнет ароматным дымком. Пламя гудит за дверцей печки, и на бревенчатых стенах жилья играют алые блики. Мы лежим на нарах, на свежем папоротнике, охапками набросанном на доски, и наслаждаемся вкусным печным теплом. Изнутри тоже греет. Сто пятьдесят с устатку только в пользу. Потрескивает свечка у оконца, оплывает и гаснет. В проем открытой двери, из черноты, с холодной усмешкой глядит бледная Луна.
С зарей выходим на воду
У жерлиц – какая-то возня. Шест одной из них раскачивается под толчками крупной рыбины. Подплыв к жерлице, вижу, что рогулька пуста, а туго натянутая леска косо уходит в заросли травы. Берусь за леску и ощущаю рывки. Приходится, идя по леске, постоянно выпутывать ее из кувшинок. Наконец, — вот она, виновница смуты! На поверхность всплыла черная спина, потом щука, сильно изогнувшись, показала пятнистый в золоте бок, рванула, было, в сторону, но вскоре была в лодке. Долго хлещем туманную и неподвижную воду, но на спиннинг в протоках так и не берет в этот раз, кроме одного окуня. И мы собираемся в обратный путь.
Плывем вдоль берега, раздвигая лодками палый лист на сонной воде. Усталая осень тихо дремлет в ярких осинниках и березняках. Лишь черные ельники, затянутые паутиной, высятся на крутоярах вековечно мудро и угрюмо, глядя с усмешкой на лиственное яркоцветье островов. Придут злые ветра с тяжелыми затяжными дождями, и вся эта мимолетная пестрота облетит и растает, как осенняя дымка. Лишь в голых мелколесьях тоскливо загудит северяк, и серые вороны, нахохлясь, будут хрипло накликать первый снег, метели и лютые стеклянные морозы. Нежить, словом.. Но сейчас приближение поздней осени и холодов можно было ощутить только по дыханию утренников. Знобкая пронзительная свежесть лежит по утрам на зеркале водохранилища и в протоках долго и неподвижно, придавленная туманами. Но едва поднимется солнце, придут теплые ветра, и все оживет в неярком свете начала осени.
Александр Токарев
