Рыбалка начинается уже с дороги. В салоне «девятки» уютно и темно. Лишь светится приборная панель. Двухметровый Леня-маленький, с трудом умещаясь под крышей, пугает Михалыча рыбацкими сказками-страшилками. Михалыч слушает, раскрыв рот.
Ему все это еще чудно и ново.
– Ну, так вот, – округляет глаза Леня-маленький. – Забрался этот «чайник» в самые дебри, в затопленный лес между островами. Рядом – ни души. Все к фарватеру подались. А была у него, у «чайника», лишь одна жерлица. Плохонькая такая, самоделка из самоделок. Поставил он ее, и взяла на эту самую единственную жерлицу здоровенная щука, в лунку не пролазит, и все тут. Багра у рыбачка не было. Недолго думая, сунул он руку под лед, чтобы ухватить щуку, а она – щелк зубами и вцепилась мертвой хваткой. Бедняга потянул было руку обратно, а она – ни туда, ни сюда. А из лунки кровища пузырится. Щука-то ему вену перебила своими клыками. Так и остекленел «чайник» на морозе с рукой в лунке. Говорят, нашли его потом и щуку достали. Она-то еще живая была, – заключает Леня-маленький, и хитро косится на Михалыча, довольный произведенным эффектом.
Виктор фыркает в воротник «камуфляжа».
– А ты на дорогу гляди, водила, – басит рассказчик. – Гололедище какой!..
Лунки бурим в «чапыжнике», под высоким берегом, недалеко от заводской рыболовно-охотничьей базы, теперь разоренной. Наверху гудят ели, и по льду метет поземка.
Михалыч сидит у пенька и купает мотыля на какой-то крашеной лещевой мормышке, чуть ли не с пулю. Это на двух-то метрах! Мы, словно не замечая этого, стряхиваем то и дело с блесенок колючую шантрапу. Михалыч дуется, но молчит. Леня-маленький, наконец, не выдерживает его укоризненных взглядов и, отобрав удочку, привязывает к снасти окуневую блесну.
– На партсобраниях голосовал? – спрашивает Михалыча.
– А ты в душу не лезь!.. – вскипает тот.
– Тьфу, Че Гевара! – злится Леня-маленький. – Я тебе объясняю, как окуня манить. Вначале – одобрям – рука сантиметров на тридцать вверх. Принято единогласно – рука вниз, а блесенка у дна колышется, окуня дразнит. Досчитай до пяти, дай ей остановиться и снова – одобрям!..
– Понял, – ворчит Михалыч и забывает про наше существование. Отчаянно размахивая руками, таскает он из-под пенька матросиков, и видно по его лицу, что с этого дня дневать и ночевать Полине Ивановне в зимние выходные одной, без мужа.
Нам надоедает это монотонное без азарта занятие, и мы разбредаемся кто куда. Леня-маленький с Виктором – в поисках горбача. Михалыча не оттащишь от его лунки, а я, единственный в компании жерличник, ищу площадку-поле среди коряг, меряю отцепом глубину, нащупывая скаты на яму.
Выставляю жерлицы, наживленные окунями, на трехметровой глубине. Флажки «заиграли» почти сразу, но вскоре мне надоело бегать к ним понапрасну. Как правило, после подъема флажка катушка делала несколько оборотов и останавливалась уже окончательно. Живцы были на месте и без порезов. Щука, будь то и желтоглазые суетливые «щипачи», так себя не ведет. Вот очередной подъем, но сердце при этом уже не екает, а подступает досада и обида, хотя на кого обижаться? Нехотя иду к жерлице. Хода катушки нет.
Берусь за леску, а там что-то упрямо и не соглашаясь, осаживает леску и тянет вниз. Наконец-то! Выволакиваю на лед… уже упомянутого желанного горбача. Эх, такого бы полукилограммового окушка да на блесну!.. Торопливо дырявлю лед сразу дюжиной лунок, чтобы потом не шуметь, и проверяю их блесной. Берет, колючий, но все тот же – с ладошку. А на жерлицах опять – подъемы и подъемы. На десять вскидов флажков один горбач.
К вечеру встречаемся. Михалыч обложился матросиками со всех сторон.
– Куда девать-то будешь? – спрашивает Леня. – Свинью завел?
Михалыч ошеломленно смотрит на окуней и тянет неуверенно:
– По-о-лина сварит…
– Ну-ну, – усмехается Леня-маленький и выкладывает на лед свой улов. Нашел ведь он где-то и на блесну тех самых, горбатых, пусть не в полкило, но вполне увесистых окушков. И у Виктора горбачи. Видать, вместе ходили. Я показываю своих полукилограммовиков, но товарищи только мельком взглянули – а-а, жерличные… Ошеломлен только Михалыч. Он и не знал, что такая рыба здесь водится.
Александр Токарев
